Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая
Директриса вышла из кабинета:
– Не надо их ругать. Они молодые девушки, пусть радуются…, – монахиня спустилась вниз.
Девочки стояли в парах, по возрасту. Мать Агнес нашла глазами бронзовые косы мисс Рихтер. Полюбовавшись прямой спиной девочки, монахиня, озабоченно, подумала:
– Она маленькая для своего возраста. Даже до пяти футов не дотягивает. Отец ее высокий. Хотя доктор Горовиц говорит, что с ней все в порядке, и в спорте она преуспевает…, – мисс Рихтер была капитаном команды по хоккею на траве, играла в теннис и отлично плавала.
– Подрастет, – решила мать Агнес: «Станет девушкой, и вытянется. Такое часто бывает». Академия пользовалась услугами известного детского врача, доктора Хаима Горовица. Девочек везли к нему в кабинет, на Пятую Авеню.
– Даже если не вырастет, – мать Агнес вышла вслед за ученицами на ухоженный двор, где стоял школьный автобус, – все равно, она очень хорошенькая. Сделает отличную партию в Швейцарии, выйдет за бизнесмена, промышленника, аристократа…, – девочки рассаживались по местам. В автобусе повеяло сладковатым запахом жевательной резинки. В академии жвачку, как и кока-колу, запрещали. Мать Агнес, неохотно, позволяла воспитанницам несколько пластинок во время поездок в город. Иначе девочки в один голос начинали жаловаться на тошноту.
Она обвела глазами ровные ряды соломенных шляпок. Мать Агнес подумала о своем первом бале, за год перед войной, в отеле Уолдорф-Астория, где она танцевала с покойным Фрэнком. Она помнила девушек в светлых, весенних платьях, изящно причесанные головы, украшенные цветами, юношей во фраках. Перед ее глазами встали фотографии изрытых снарядами полей во Франции, раненые на госпитальных носилках. Мать Агнес, сама не зная зачем, попросила:
– Иисус, только бы не случилось больше войны. Хотя с кем воевать, мы в европейские дела не вмешиваемся…, – она напомнила девочкам:
– От приемной доктора Горовица до музея мы пойдем пешком. Не забывайте о правилах поведения на улице, юные леди. Держим осанку, и, конечно, никакой, – мать Агнес неодобрительно поморщилась, – жвачки. В парке вы получите карманные деньги…, – девочки захлопали в ладоши. Автобус выехал в украшенные гербом школы, кованые ворота.
На утреннюю молитву, в синагогу Зихрон Эфраим, доктор Хаим Горовиц ходил пешком. Он жил на Вест-Сайд, синагога размещалась на другой стороне Манхэттена, однако доктор Горовиц всегда говорил, что врач должен не только советовать пациентам вести здоровый образ жизни, но и сам придерживаться таких принципов.
Миньян начинался в семь утра. Многие дети торопились в школы. Доктор Горовиц приподнимал шляпу, раскланиваясь со знакомыми малышами. Он всегда, был ласков и терпелив на осмотре, и славился легкой рукой. Даже после уколов маленькие пациенты не плакали. В медицинском кабинете Хаим устроил игровую комнату. В потрепанном, докторском саквояже лежал пакетик леденцов.
– Немного сладостей, – улыбался доктор Горовиц, – еще никому не повредили. Тем более детям, аккуратно чистящим зубы.
Он сверился с блокнотом. Сегодня день был легким, без операций. После миньяна он принимал девочек из школы Мадонны Милосердной, а потом шел на вокзал Гранд-Централ, встречать младшего сына. Меир приезжал экспрессом из столицы. Хаим отменил вечерних пациентов. Доктору хотелось побыть с мальчиком. Он провел рукой по еще густым, светлым, поседевшим волосам.
– Пятьдесят шесть, – подумал он, – я выгляжу моложе. Внук осенью появится, или внучка…., – он решил выпить еще чашку кофе. Хаим, согласно правилам, не завтракал перед молитвой. Минху он читал у себя в кабинете, а на вечернюю службу тоже заглядывал в Зихрон Эфраим, когда у него оставалось время после приема или операций. Старики, ходившие на молитву, советовались с ним о болезнях. Хаим, вспоминая отца, внимательно их выслушивал. Доктор Горовиц, называл их стариками, иногда напоминая себе, что и он сам немолод. Рав Горовиц, весело, говорил:
– Я тоже когда-нибудь стану стариком, милый. И я, и ты, и Натан, и даже мама твоя и сестры…, – на кухне было чисто. Миссис Якобсон, приходящая кухарка и уборщица, вчера приготовила обед, оставив тарелки в рефрижераторе от General Electric. Открыв дверцу, Хаим посмотрел на салаты, холодного цыпленка и шоколадный, немолочный торт. Он соблюдал кашрут, на Манхэттене такое было легко. Вокруг Центрального Парка красовалось два десятка кошерных ресторанов.
– Пойдем с Меиром к Рубену, на Пятьдесят Восьмую улицу – весело подумал Хаим, – поедим солонины, хлеба ржаного, огурцов…, – после смерти жены он с детьми, по воскресеньям, всегда обедал у Рубена. Даже когда они выросли, на каникулах, Хаим водил в ресторан всех троих. В Нью-Йорке учился только старший, Аарон. Эстер и Меир уехали, дочь в Балтимор, в университет Джона Хопкинса, а младший сын, в Гарвард.
Аарон, на следующей неделе, возвращался домой. Получив звание раввина в Еврейской Теологической Семинарии, старший сын отправился в Палестину, учиться в ешиве Судаковых. Ешиву так называли до сих пор, хотя покойный Бенцион, подумал доктор Горовиц, после бар-мицвы ни разу не переступал ее порога.
– Словно с вином, – Хаим достал из шкафа старую, медную турку, – мы давно землю Маншевицам продали, при жизни папы с мамой, а все равно, каждый раз я в кошерном магазине слышу: «Вино Горовицей». Маншевицы, наверное, обижаются…, – точной рукой врача Хаим насыпал ровно столько кофе, сколько он любил.
Землю рав Джошуа продал после хупы Натана. Женившись на одной из Бергеров, сын остался в Святой Земле. Хаим собирался изучать медицину.
Доктор Горовиц стоял над газовой плитой. Он был в отца, невысокий, легкий, и глаза у него тоже оказались серо-синие.
– У Меира с Эстер похожие, – он вылил кофе в чашку, – но только у Эстер светлые волосы. Мальчики темноволосые. Меир в меня, маленького роста, а Эстер с Аароном в мать пошли, высокие…, – он прошел в гостиную.
Доктор Горовиц, иногда, спрашивал себя, для чего ему нужна квартира в десять комнат, с двумя балконами, выходящими на Центральный Парк, со столовой, где могло усесться полсотни человек, с мраморными каминами, и тремя ванными. Воздух охлаждался кондиционером, до войны Хаим установил телефон. После смерти Этель доктор Горовиц остался один, с тремя детьми на руках. В этой квартире он вырастил малышей, здесь умерли его родители. Хаим не мог продать апартаменты. Он утешал себя тем, что старшему сыну двадцать шесть.
– Не женился на Святой Земле, но такое не страшно. Натан женился…, – дальше Хаим обычно не думал. Ему, до сих пор, было больно.
– Женится здесь, – сказал себе доктор Горовиц, – пусть невестка сюда переезжает. Я найду холостяцкую квартирку. Возьму отпуск, поеду к Эстер, в Амстердам…, – в университете Хопкинса дочь специализировалась по акушерству и гинекологии. Год назад, едва успев получить диплом, она вышла замуж за Давида Мендеса де Кардозо.
Доктор Кардозо, не достигнув тридцати, издал пять книг, защитил докторат, и преподавал в Лейденском университете. Как и его покойный отец, Давид занимался эпидемиологией. Профессор Шмуэль Кардозо работал с профессором Говардом Рикеттсом, изучавшим пятнистую лихорадку Скалистых Гор. Риккетс и Кардозо открыли переносчика ее бактерий, древесного клеща, а потом заинтересовались тифом.
– Успели понять, что тиф передается через насекомых, – доктор Горовиц курил, глядя на фотографию дочери и ее жениха под хупой, – только не знали, через каких. Через два дня сами заразились тифом, в Мексике, и умерли. Давид в два года отца потерял. Профессор Николь только восемь лет назад получил Нобелевскую премию за исследования по тифу. Вши виноваты, кто бы мог подумать…, – доктор Горовиц болел тифом, на войне. Он пошел в армию, полевым хирургом, и участвовал в битве на Марне.
Давид обретался в Маньчжурии, изучая чуму, однако к осени, к родам жены, обещал вернуться в Амстердам.
Хаим любовался дочерью, высокой, стройной, с украшенной кружевной фатой, светловолосой головой:
– Хорошо, что ребенка увидит. Он бродяга, Давид. Впрочем, эпидемиологи должны в поле работать…, – он радовался, что у сыновей спокойные профессии. Хаим боялся, что Аарон останется в Святой Земле. Кузен Авраам Судаков уговаривал Аарона бросить ешиву, и заняться работой на земле, в кибуце.
Сын Бенциона закончил, Еврейский Университет, в Иерусалиме. Он защитил докторат, по истории, но жил в поселении Кирьят Анавим, основанном его отцом:
Аарон, весело, писал:
– Я, папа, отговорился тем, что евреи пока что ходят в синагоги, а, значит, раввины тоже нужны. Заметь, что Авраам, с его образованием, все равно водит трактор, собирает виноград, и работает на кухне, в кибуце. У них очень хорошо, особенно для детей, – писал Аарон, – маленькая Циона наотрез, отказывается, переезжать в Иерусалим, однако придется. Ей надо учиться музыке, а в кибуце только простые классы, – Ционе Судаковой исполнилось восемь лет. Девочка была двоюродной племянницей и единственной родственницей Авраама.
